Такого поэта нет
ПСОЙ КОРОЛЕНКО
Дата публикации: 18 Августа 2000
"Вы скоро научитесь различать, где поэзия, где вообще не поэзия. Cкажем, Асадов, такого поэта нет", - учил учитель литературы. И сейчас, открывая сборник лучших стихов Асадова, я вспоминаю: читать его не полагалось будущему филологу, а уж если читать, то стебаться: писались пародии, школьники издевались, играли по книжке, кто отгадает банальную или глупую асадовскую рифму: рожки - ножки, пожарище - товарищи, прогулок - переулок, бессонный - бездонный, можно - невозможно, верно - наверно - и все сходилось, к радостному смеху играющих. Шура - дура (встретилось дважды, в поэме "Шурка" и где-то еще), овечьи - человечьи, улицу - курицу, Казбек - человек (много раз, в разных падежах и контекстах), попадались и откровенно пушкинские рифмы (грехи - стихи, может - тревожит, тризне - жизни, вновь - любовь), и с маяковинкой (славно я - главная, градус - порадуюсь), и разлапистые евтушенко-вознесенские, и нарочито-неловкие (тайное - обручальное, чванство - начальство, новом - домом), и в ужасающем количестве - грамматические, и, наоборот, вдруг богатые, крепкие, показывающие, что парень если хочет - может, несмотря на ярлык "не поэзии".
Все говорили: "Такого поэта - нет", - и все питали к нему довольно сильные чувства: сарказм, раздражение, ненависть. Все знали, что он, такой, существует, прошел всю войну, на войне потерял зрение, слепой поэт, человек-легенда, автор Стихов о рыжей дворняге, автор исполненных катарсиса стихов - "не стихов" о любви... Они студентами были, они друг друга любили... Сатана... Проверяйте любовь, проверяйте... Все эти и другие стихи не могли оставить самого бесчувственного сухаря и чурбана равнодушным. В миллионах советских школ девчонки переписывали их в песенники, сколько бы им ни бубнили учителя, что это "не поэзия". Да и бубнили ли? Простые учителя в простых школах наверняка не бубнили. Девочек (а в простых школах - и учителей) не пугали смешные рифмы, просодический хаос (беспечное чередование абаб, абба и аабб, да еще с нефиксированным распределением мужских и женских клаузул, "невозможным" для русской поэзии), утрированно-графоманское отношение к ритму (корявенький дольник чаще всего), к стиху и строфике, слова для рифмы.
Как "литературная репутация" Асадов практически не существует. Его отторгает не только традиционный "интеллигентский" канон, но и любой из известных "антиканонов". Он не идет как "советский" трэш, а мог бы: "Так вспыхни и брызни во все концы, // Наш гнев, наша дружба и светлый разум, // Чтоб все шовинисты и подлецы // Везде, как клопы, передохли разом!" Не заподозришь его ни в "концепте" (ср. Сорокин, Кибиров), ни в перестроечном стебе Коркии или Иртеньева, ни в по-своему искреннем у-нас-была-великая-эпоха - дискурсе другого Эдуарда (Савенко). И.Ратушинская, И.Елагин или Наум Коржавин, авторы абсолютно немандельштамных стихов, высокомерно не сочтут Асадова за поэта, отчасти из-за просодии, отчасти из-за нехватки крутого статуса диссидента.
А кто еще так много и непосредственно писал о любви? Не той, о которой нарочно написаны горы книг. О той, которая есть в реальной жизни. Они студентами были, они друг друга любили. Ютясь в коммуналке, тихо учили уроки, а когда она ляжет, он и посудку помоет, и пол подметет, если она устала. Соседи-злословы ее называли лентяйкой, его - издеваясь - "хозяйкой". Они не знали, что, может, такой и бывает истинная любовь. Но вот она изменяет ему, целуя другого парня, и что же наш герой сделал? Не взял ни гвоздя, ни рубахи, // А молча шагнул назад. И тут соседи сказали: нельзя быть таким Отелло. Подумаешь, целовалась, немножко взыграла кровь. Не знали, какая бывает истинная любовь.
Такая, как у героев "лирической поэмы" Галина. Эта любовь прошла даже испытание "предательством". Геолог Андрей Громов не выдерживает проверки разлукой и в одной экспедиции отдается красивой Татьяне. Сначала Танин взгляд был чем-то вроде лорда: // Не смеялся он и не страдал, // А при встрече холодно и гордо // словно б вам два пальца подавал. Но Таня потом меняется (Где ледок ее спокойных глаз? // Почему так ласково к Андрею // вдруг прильнула девушка сейчас?) - и тут выясняется, что она уже пять лет влюблена в Андрея и ждет его несмотря на то, что он женился на Гале. Галя же в это время лежит в больнице после внезапного нападения хулиганов. Кстати, никто из мужчин не пришел на помощь, в том числе бухгалтер Николай Иваныч, что живет на первом этаже и любит, окно раскрывши - для рифмы! - на ночь, покурить, листая - тут уж точно для рифмы!!! - Беранже. С тех пор у Гали по всему лицу (от уха к носу) проходит некрасивый шрам, так отпугнувший Андрея. Андрей уходит, а Галя рожает ему ребенка и поначалу не прощает (понимаешь, ты предал не меня одну, но нас двоих, нас уже было трое, ты, я и он, сын), а потом, в последней катартической сцене, мы видим, как любовь к сыну примиряет стареющих мать и отца.
Вообще, материнство и отцовство - в числе верховных святынь в поэтическом мире Асадова и в жизненном коде его "лирического героя". Одно из стихотворений - тост - описывает, как влюбленные парень с девушкой отличаются от "просто" парня и девушки, потом "супруги" (так в тексте) - от "просто" влюбленных и, наконец, потом, когда появляется уже смешной птенец, тогда "мать и отец" - это важнее, значительнее, чем "просто влюбленные" и даже чем "просто" "супруги".
В другом стихотворении говорится об армянке Шаганэ Нерсесовне Тальян, размышляющей о том, что было бы, если бы она не отказала Есенину: они бы с Есениным, может быть, поженились, и тогда бы не было никакого Англетера. В философском стихотворении "Любовь и трусость" Асадов дает супругам отличное объяснение их ссор, за которое иначе пришлось бы платить семейному психотерапевту. Ссоры появились оттого, что в супружеской жизни, как черти, вылезают недостатки, скрываемые прежде, при влюбленности, из "трусости". Что ж, сложно бывает в семье, в том числе и с изменами. Вот молодая жена инженера, // душа семейства и командир – физически не изменяла, но, когда обнимала мужа, представляла себя в объятьях то адмирала, то киноактера, // но только, увы, не его самого. И кто знает, может быть, как раз вот такая измена - // самая худшая из измен!
Или - парень в тайге убил белку, а автор жалеет, лучше бы промахнулся парень в эту красоту. В стихотворении Долголетие поэт удивляется, как долго, более ста лет, живут люди в горском поселке, где мирно блеют кудрявые "шашлыки" (вах! - П.К.) // да кричит в можжевельнике чибис-птица. И обещает, что если мы перестанем все время нервничать и научимся постоянно // наши нервы и радости сберегать, // вот тогда уже нас прилетят изучать // представители славного Дагестана! (еще один вах, слушай: Магомет придет к горе - П.К.).
А стихотворение Сатана настолько трогательное, что его невозможно пересказать, а только можно привести целиком. Я этого не буду делать, оно есть в каждом - каждом!!! - девичьем песеннике, и, если хотите, перечитайте Асадова. Девушка все твердит парню: "У, сатана! Как я тебя ненавижу!" А сама любит. Не так ли мы, дети "интеллигентных" родителей, втайне любим Асадова, поэта вне стилей, канонов, литературных конвенций? Культура нам повелела стесняться Асадова и читать со вкусом породистые стихи, ухоженные, как доги и ньюфаундленды. Стихи Асадова подобны рыжей дворняге - той, брошенной кем-то и верной. Читательские письма к нему - те тысячи, миллионы, по выражению самого поэта, писем светлых и высоких - бесспорный патент на право называться поэтом реально народным.
Недавно один знакомый писатель (не Асадов!) сказал мне: "Вот я пишу, а интернет не люблю, потому что в любой момент какая-то дура ответит мне, скажет свое мнение о моем творчестве, а меня не волнует это, зачем мне интернет". Я его проблему не понял, у меня другая ситуация, дуры меня не читают. А Асадова, кстати, читали все: дуры и умные, врачи и инженеры, фабричные девчата и летчики-космонавты, а особенно - студенты и школьники, их песенники, повторяю, полны Асадовым. Синтетический автор, он сразу сделал тот катарсис, тот драйв, который частями делали походная песня, кондово-советский стих, повестушка в журнале "Юность", потрепанный томик Пушкина или Есенина и многое, многое другое. Поэт отвязный, крутой, не подвластный культуре, ни то, ни это, ничто из известного нам, поэт апофатический, такого нет больше. Такого поэта нет.